Первые шаги

Собрание Третьяковской галерее с каждым годом все сильней и сильней пополнялось первоклассными работами известных авторов и начинающих мастеров. Среди них можно отметить превосходные работы Рубенса, Тициана, Рембрандта, Паоло Ве-ронезе, Адама Пейнакера, Яна ван дер Хейдена.

Не стоит говорить о том, что взгляд молодого художника Мещерского мог пройти мимо «Скандинавского пейзажа» (1647) Алларта ван Эвердингена, а также полотен Якоба ван Рейсдала «Горный пейзаж» (1670) и «Водопад в Норвегии» (конец 1660-х).

Один известный французский искусствовед и пейзажист Эжен Фромантен в своей книге Старые мастера, писал о Рейсдале такое: «То, что природа рассеивает, он сосредоточивает в единстве линий, цветов, валеров, зрительных эффектов. Он замыкает все это в своей мысли так же, как хочет, чтобы оно было замкнуто в четырех углах полотна. Его глаз обладает свойством камеры-обскуры: он сокращает, убавляет свет, сохраняя точное соотношение форм и колорита предметов».

Можно предположить, что именно этот автор повлиял на становление Мещерского, как художника и живописца. Ведь именно в его работах можно заметить правдивую кисть, а также творческую манеру, которую позже можно проследить у Мещерского. Такой стиль позже стали обозначать, как академический романтизм, который подвигнул Мещерского к более реалистичному взгляду на мир.

Художник нелегко освобождался от балласта рутинных приемов, подчиненных жестким условностям академической схемы, которая, впрочем, не во всем была так уж плоха. Во всяком случае, она не закрывала для талантливой личности возможность творческого развития. Через много лет Мещерским будет создано полотно под названием «Дарьяльское ущелье», в котором можно заметить нотки классицизма с его неизменным идеалом облагороженной природы, четкой композиции, рациональным эффектом освещения.

Также в этой картине присутствуют черты, которые являются характерными для эпохи романтизма, потому что здесь нельзя не заметить благоговеющей перед дикими уголками природы: мрачными ущельями, суровыми скалами, бурлящими горными потоками и лесными колдовскими чащами. Также нельзя было обратить внимание и на то, что над «Ущельем» уже витал исследовательский дух Теодора Руссо, этого реалиста, главы барбизонской школы, стремящегося проникнуть в самую суть вещей.

Кроме Эрмитажа отличные картины можно было найти и в коллекциях Академии художеств. Она располагали работами А.И. Антропова, В.Л. Боровиковского, О.А. Кипренского, К.П. Брюллова, А.Г. Венецианова и других признанных мастеров кисти, у которых было чему поучиться художнику. Одна из картин Мещерского «Дерево над оврагом» чем-то неуловимо соприкасается с известной работой Карла Брюллова «У Богородицкого дуба», которая была написана в 1835 году.

Стоит сразу отметить, что названия произведений мастеров различны, также не схож жанр и сюжет. Но довольно трудно не заметить явное композиционное созвучие, а также эмоциональное сходство основного мотива.

На обоих полотнах на первый планах можно заметить многовековые деревья, кряжистость мощных стволов и бугристая извитость корней которых как бы символизируют преодоление ниспосланных испытаний, коим подвержено все живое на земле.

Создается впечатление как – будто эти многолетние дубы проросли в вечность, как будто бы оттуда они шелестят своими зелеными листьями. Пейзаж романтический более условный в трактовке мотива, более избирательный в выборе сюжета. Он отвергает голое и точное воспроизведение окружающего мира. Его задача - везде, даже в самом неприглядном захолустье, выявлять скрытую от торопливого поверхностного взгляда красоту и через нее благотворно влиять на эстетическую природу человека.

Многие из полотен, которые ранее принадлежали Академии художеств, позже перешли во владения открывшегося позже, в 1898 году Русского музея императора Александра III, а также других известных галерей. Среди всех этих полотен оказалось и две работы Мещерского.

Одной из картин оказалось полотно - «Нарвский рейд», которое было написано в 1890 году. Композиция этого полотна является довольно простой. Слева на низкий песчаный берег, поросший редкими кустиками старой травы, вытащены лодки и рыбачьи снасти. По морю скользит парусное судно, над водой летят чайки, а вдали высятся здания Нарвы.

Ветер в поднебесье подгоняет жемчужно-серые облака. Заканчивается серый, переборовший ненастье день. Здесь же можно заметить и солнце, которое направляется к закату, но не перестает оставлять свои блики на волнах.

Благодаря выверенной перспективе далекого берега, верно переданному ритму движения прибоя и облаков, пейзаж «Нарвский рейд» создает у зрителя ощущение большого простора, стоит лишь раз взглянуть на картину. Картина довольно сложна по колориту, но здесь точно изображена передача настроения. Именно эта картина считается одной из лучших в творческом наследии А.И. Мещерского.

Вторым пейзажем, который был специально отобран для Русского музея, стал «Ледоход», написанный Мещерским в 1869 году. Здесь художник тонко уловил момент весеннего пробуждения природы. Теснятся, гонимые течением реки, глыбы льда. Среди этих грубых осколков зимы просматривается заиндевелая лодка.

Над водой беспокойно кружит стая птиц. Внезапно на горизонте сумрачное небо озаряется оранжевой полосой заката и бросает розовые, желтые, красноватые вспышки света на торосы, на заснеженный корпус заброшенного суденышка. Смотря на всю эту красоту нельзя не чувствовать уловимый драматизм в набирающем силу движении реки.

Также стоит упомянуть, что за три года до написания этой картины Мещерский пишет «Зимний вечер в Финляндии». На первый взгляд обе картины имеют много общего. Здесь можно найти и зимние сумерки, скованная холодом земля и вода, попавшая в ледяной плен лодка и даже идущие справа отсветы закатного солнца.

Но в «Зимнем вечере» не удается найти ту энергию пробуждения природы. Атмосфера этого полотна не оглашается ни возбужденным криком птиц, ни грохотом ломающихся льдин, повсюду царит смиренное безмолвие сурового северного края.

Пологий холм справа кое-где покрыт сияющей белизной не тронутого оттепелью снега, на котором проступают нежно-бирюзовые рефлексы, исходящие от расплывшейся на какое-то мгновение в воздухе небесной синевы.

Интересно, что зрителю не удается увидеть это, он может угадать это лишь по рефлексам. Возвышающийся на переднем плане, вросший в землю громадный камень стягивает на себя центр картины, но не удерживает его, отпускает и оставляет чуть позади, на плоской светящейся инеем поверхности небольшого валуна. Сумрачное вечернее небо можно увидеть отраженным в озере талой воды в нижнем краю полотна.

Пространство холста словно сковано предстоящими долгими холодами, заранее придающими некоторую жесткость всему пейзажу. Мещерский на протяжении долгого времени пытался попасть в Академию для того, что учится. Но как только он там оказался, на него сразу стали действовать некие силы. Он часто замечал, что его мнение часто не совпадает с тем, что декларируется преподавателями во время занятий.

Также он не хотел быть портретистом, или просто осваивать исторический жанр или же посвящать себя религиозной тематике. У него давно было мечта – стать пейзажистом. Тогда стоит задать вопрос: чему в этом случае мог научить его беспомощный и завистливый Сократ Максимович Воробьев? И какие перспективы открывал перед ним придворный портретист Нефф?

Все вышеперечисленные личности были слишком зациклены на своих персонах. В похожей ситуации оказался и начавший посещать в 1849 году академические классы Павел Петрович Чистяков. Стоит упомянуть, что он являлся земляком Мещерского, поскольку тоже родился в Тверской губернии. Он был сыном крепостного крестьянина, ему с трудом приходилось собирать необходимую сумму, чтобы добраться до Петербурга.

С огромным прилежанием, занимаясь в Академии, он, однако, вскоре разочаровался в своих маститых наставниках, тяготеющих к устаревшим приемам обучения, к рутине и догмам, и с горечью окрестил себя «ничейным» учеником. Впоследствии Чистяков стал одним из самых известных художников и отличных педагогов. Чистяков создал уникальную в своем роде систему воспитания тех, кто решил посвятить себя искусству.

Арсения Мещерского и Павла Чистякова никогда не связывали крепкие узы дружбы, и все же оба испытывали взаимную симпатию, глубокое уважение и постоянный интерес к творчеству друг друга. Так, увидев экспонировавшиеся в 1876 году на первой выставке Общества выставок пейзажи Мещерского «Озеро Эзель-Ам в Чечне», Чистяков поспешил сообщить П.М. Третьякову: «Из пейзажей отличились Мещерского разве». Шишкин и Репин, которые пришли в Академию художеств несколько позже высоко Оценивали все то положительное, что давала им Академия, как уникальное учебное заведение. Но все же они не могли не заметить и плохие стороны в этом.

Позже с своей книге Репин напишет такие слова: «В середине 60-х годов Академия была... закоптелой и душной. Ее грязные холодные коридоры и темные шинельные имели казарменный вид. Там нестерпимо ел глаза запах миазмов от неудобств старого закала. Только в начале да в конце коридора светилась точка у стены, а посередине огромного узкого пространства приходилось шагать, высоко поднимая ногу, чтобы не споткнуться о полено, оброненное истопником. Почти ощупью добираешься до аудитории».

Также он пишет, что «стоило ученикам приступить к делу, как все эти неприятности отходили на второй план: «Тишина была такая, что скрип ста пятидесяти карандашей казался концертом кузнечиков, сверчков или оркестра малайских музыкантов».

Но стоит отметить, что временные неудобства были ничем по сравнению с огромным желанием учиться, которым обладали почти все студенты Академии. Они стремились к получению хорошего образования, дающего возможность в дальнейшем профессионально заниматься любимым делом.

Стоит отметить, что Мещерский пришел в академию уже довольно зрелым человеком и мастером, поэтому он часто давал уроки еще только начинающим художникам. Известно, что его подопечным в то время был один из будущих основоположников русской реалистической исторической живописи Вячеслав Григорьевич Шварц, а также некоторые из друзей Шварца по Александровскому лицею.

Стоит упомянуть, что Арсений Иванович Мещерский занимался педагогической деятельностью практически всю свою жизнь. Но он делал это не по причине отсутствия банальных средств к существования, ведь преподавание помогала ему заработать на жизнь. Разочаровавшись в академических учителях, Мещерский будет стремиться стать для учеников таким, каким хотел бы видеть своего творческого наставника.

Хотя не стоит говорить о том, что у Мещерского не было наставников вообще. Наставник у Мещерского был и сыграл не мало важную роль в его творчестве и жизни. Это - швейцарский живописец и график, почетный вольный общник (член-корреспондент) Петербургской Академии художеств Александр Калам (1810-1864). Отношение к этому человеку у большинства людей было не однозначным. Люди относились к нему от экзальтированного восхищения до ниспровержения недавнего идеала.

Тот же Шишкин в разные времена писал, после приобретения со своими друзьями на сэкономленные деньги два офорта Калама: «С каким торжеством молодые художники принесли купленные оттиски! Поставив их на стулья... почти всю ночь простояли перед ними на коленях, рассматривая и изучая их». После нескольких лет он писал: «Калам очень плох».

Эти слова написал Шишкин в своем дневнике, когда совершал заграничную поездку, он посчитал, что классицистический романтизм швейцарца слишком уж рассудочен, а его полотна, лишенные подлинных эмоций, отдают фальшью.

Да, этот человек был довольно непростой личностью. Брюллов однажды снял шляпу и низко поклонился, застыв в восхищении перед его полотнами. А Лев Жемчужников, наблюдавший за работой швейцарского художника в его женевской мастерской, разочарованно заметит: «Я всматривался в его технику: на палитре лежали тщательно подготовленные тоны неба, деревьев, травы, камней, воды. Он брал тот или иной тон, и работа его шла непрерывно, как по нотам... я чувствовал, как жар мой постепенно остывал, и заученная его манера мне опротивела. Я простился, ушел и более не приходил к Каламу; работы его перестали интересовать меня».

С Львом Жемчужниковым был согласен и историк искусства А.А. Сидоров. Он не раз говорил, что облегченная, становящаяся эклектичной и условной трактовка пейзажа - гор, озер, деревьев неведомых пород, живописных полухижин — не могла не вызывать критики.

Но существует такой факт, что работы этого автора закупались Академией, поскольку копирование его произведений было обязательным для всех учеников. Перед многими стоит лишь один вопрос: что же именно заставила уже зрелого Мещерского выбрать себе в наставники такого человека?

Стоит отметить, что именно Александр Калам, в отличие от большинства своих коллег, был внимателен и чуток к ученикам, деликатно и доброжелательно обращал внимание на их промахи и откровенно радовался успехам своих подопечных. Этот педагог умел найти необходимый подход к каждому своему ученику. Этот факт был роскошью по сравнению с теми преподавателями, который были привезены из-за границы.

Также стоит отметить, что большинство злых речей в адрес этого педагога были вовсе не обоснованы. Александр Калам, несмотря ни на что, продолжал восхищать современников романтикой своих произведений, посвященной суровой альпийской природе. Метод его работы очень импонировал Мещерскому. Скорее всего их характеры и взгляды на жизнь совпадали.

Рыбный рынок, Дьепп 2

Чайный дом в Коишикава. Утро после снегопада

Голдинг Констебль Садик на кухне